Борис Чичибабин – Колокол. Стихотворения. Читает автор
Альбом: 1 пластинка
Размер: 12" (гигант)
Запись: 1988 г.
Тип записи: стерео
Оборотов в мин.: 33
Состояние (диск/конверт): очень хорошее / очень хорошее
Производство: Россия
Фирма: Мелодия
Сторона 1 — 25.14
Кончусь, останусь жив ли... 1946
Сними с меня усталость, матерь Смерть... 1968
Пастернаку. 1960
Тебе, моя Русь... 1966
Колокол. 1969
Памяти А. Т. Твардовского. 1971
Ода воробью. 1975
Верблюд. 1966
Таллинн. 1969
Судакская элегия. 1970
Сторона 2 — 24.02
Ночью черниговской... 1978
Я почуял беду... 1981
Живу на даче... 1960
Покамест есть охота... 1980
Однако радоваться рано... 1969
Между печалью и ничем... 1978
Изверясь в разуме и в быте... 1985
Сонеты Лиле. 1973
Защита поэта, 1979
Составитель С. Филиппов
Звукорежиссер Л. Должников.
Редактор Т. Тарновская
Фото Б. Палатника.
Художник В. Барышников
Спасибо всем, кто любит мои стихи. Я до сих пор не могу поверить, что они пришли к людям, что их печатают, читают, слушают, что их, — вот чудо, — кто-то любит. Ведь людей, любящих стихи, — я убежден в этом, — неизмеримо меньше, чем людей, пишущих стихи. Недаром же я всегда знал, что я самый счастливый человек на свете: разве может быть большее счастье в жизни, чем знать, что твои стихи услышаны, что они нашли отклик и обрели друзей? Нет для меня никого роднее и ближе тех, кто полюбил мои стихи, и только бы заслужить и оправдать, и не потерять по своей вине эту нежданную, невозможную, невыносимую любовь. Наверное, это покажется старомодно-смешным, но для меня нет в человечестве звания больше, чем поэт, выше, чем поэт, нужнее людям, чем поэт. В стихах я иногда называю себя поэтом, в жизни — никогда, даже мысленно, даже в мечтах — никогда. И мне странно, как это можно сказать о себе: я — поэт. А ведь говорят, не боятся. Это же все равно, что сказать: я — герой, или я—преступник. И даже хуже: сказать так — это посягнуть на тайну, назвать словом то, для чего нет в языке слов, что не должно и не может быть названо. Поэт — это же не занятие, не профессия, это не то, что ты выбрал, а то, что тебя избрало, это призвание, это судьба, это тайна. И зачем поэт, зачем стихи, если они не о главном, если после них в мире не прибавится хоть на капельку доброты и любви, а жизнь не станет хоть чуть-чуть одухотвореннее и гармоничнее?
Когда мы читаем великую прозу, мы можем и не думать о ее авторе. Читая ее, мы любим не автора, а героя — Дон Кихота, Тиля Уленшпигеля, Наташу Ростову, Алешу Карамазова. У поэта герой — сам автор, сам поэт. Это поэта мы любим, читая лирические стихотворения, и он должен быть достоин нашей любви. Он должен быть похож на свои стихи, он и в жизни обязан совпадать с тем образом любимого поэта, который сложился у читателей,— друга. И горе и беда, если не похож, если не совпадает: тогда он не поэт, а самозванец и обманщик, и читатель рано или поздно поймет это и уже не поверит ему.
Многие годы я писал стихи без всякой надежды на то, что их когда-нибудь прочитают, что их услышат, писал свободно и призванно, и, может быть, поэтому написал очень мало и, наверное, не очень профессионально. Я никогда не считал себя поэтом, но и мне всегда хотелось говорить стихами о главном, о самом главном в жизни для меня и, значит, по моей вере, для всех людей.
В сотворении этой пластинки принимало участие много хороших людей. К сожалению, я не могу назвать их имен, потому что и сам их не знаю. Но уж точно, этой пластинки не было бы без Сергея Филиппова, фантазера и энтузиаста, разыскавшего меня и буквально заставившего начитать эти стихи, которые я с великой любовью и с великой благодарностью дарю всем, кто их готов принять и полюбить.
Б. ЧИЧИБАБИН
ЗВОНКАЯ ТРЕБА
Постановщик «Бориса Годунова» имеет счастливую возможность поверять сценическое действие правдивостью Николки. Правдивость юродивого — горький русский абсолют, в принципе недостижимый, без которого, однако, художник жить не может. Близость к нему животворна и мучительна:
У мира прорва бедолаг: о сей минуте
кого-то держат в кандалах как при Малюте...
У поэзии такого приближения есть эпитет: проклятая. Есть у нее избранники. Молодой Чичибабин писал:
Пока хоть один безутешен влюбленный,
не знать до седин мне любви разделенной...
Это натура. Русскому искусству всегда везло на людей такого склада. Поэтому оно избежало порока кастовости. О «сближении с народом», как известно, болтали люди наемные и
временные. В нынешней бурной жизни один красиво несется на гребне перестроечной волны — другой с улыбкой за ним наблюдает, зная про себя, кто волну эту поднял. А ведь надобна была тектоническая сила — долбануть в океанское дно, послать такую волну. Стихи о том, что Сталин не умер, написаны лет двадцать назад — дай же Бог, чтобы следующий этап развивающейся гласности уроднил себе сегодняшнего Чичибабина! Общественный прогресс подобен Ахиллесу, вечно догоняющему черепаху Поэзии...
Помню Чичибабина еще в пору первой оттепели, в начала шестидесятых: по зову Григория Левина приезжал он из Харькова на нашу «Магистраль», нашу Зеленую лампу лучших времен. С приездом Бориса Алексеевича она вспыхивала (такие вспышки ее и погубили, как водится). Сосредоточенный и настороженный, нервно отзывчивый на всякое слово, нес он узнаваемую печать сталинской тюрьмы. Слава его в Москве началась со стихов о красных помидорах. В Игоревом Путивле выгорела трава... Побеждал он с первых строф, как бы помещая вас во встречный ток широкого и родного течения - было радостно принимать его на себя, чувствуя и свою силу, чувствуя эту добрую стихию. Только она, кстати, и дает возможность говорить о жестокой правде небывалого века с необходимой полнотой. Мне многое говорили его движения, сипловатый голос, худоба и сутулость, и было понятно, к чему восходят стихи:
Из всех скотов мне по сердцу верблюд...
Тогда же я с горечью думал, что подлинное чувство воли («великое чувство свободы» — Некрасов) рождается, увы, за решеткой. И тем оно праведнее, чем несправедливей неволя. Зря вы трудились, отцы наши: согнув и сломав одних, других вы зарядили свободой поистине неизбывной...
Я люблю у него этот размах кольцовский, это едва сдерживаемое ликованье:
Где русская тройка прошлась с бубенцом,
цыганские пели костры
и Пушкина слава зарылась лицом
в траву под названием трын...
Люблю и завидую тому, что назвал бы страстным состраданием всякой Божией твари, всякому человеку и народу. Пока право наше раскачивается и узаконивается, он успел давно уже защитить и крымских татар, и русских-изгнанников, и всех, по завету, «малых сих», оскорбляемых и унижаемых слепой идиотической силой, выбирающей, однако, лучших... Потому и выломился однажды из провинциальной поруки литфункционеров — был исключен из союза писателей за стихи (ныне восстановлен).
Он еще работает в Харькове в своем трамвайном депо. А в скудные дни отпуска путешествуют они с Лилей по городам России, и не знают те города, с какой любовью увековечена красота их в стихах Бориса!
...Вернувшись из каспийских пустынь, Шевченко читал и Петербурге те самые стихи, за которые некогда был сослан. Читал он их, я думаю, и бронзовому «державцу полумира», ибо гласом безглагольной тогда мужицкой Руси был именно этот несгибаемый человек — великий украинский поэт. Дух Шевченко живет в прекрасном нашем современнике - щедрым славянским корнесловьем и редчайшей поэтической привилегией: быть честью своего времени.
Пусть же вершится веселое чудо,
служится красками звонкая треба!
В райские кущи от здешнего худа
скачут лошадки Бориса и Глеба
В. ЛЕОНОВИЧ
