Игорь Кваша - Александр Блок, Анна Ахматова, Борис Пастернак. Читает Игорь Кваша

Игорь Кваша - Александр Блок, Анна Ахматова, Борис Пастернак. Читает Игорь Кваша

Альбом: 1 пластинка
Размер: 12" (гигант)
Запись: 1977 г.
Тип записи: моно
Оборотов в мин.: 33
Состояние (диск/конверт): очень хорошее / очень хорошее
Производство: Россия
Фирма: Мелодия

АЛЕКСАНДР БЛОК (1880—1921)
ЧЕРНЫЙ ВОРОН
О ДА, ЛЮБОВЬ ВОЛЬНА, КАК ПТИЦА
СТУЧИТСЯ ТИХО
ДИКИЙ ВЕТЕР. ДРУЗЬЯМ
РОЖДЕННЫЕ В ГОДА ГЛУХИЕ. РОССИЯ
НА ПОЛЕ КУЛИКОВОМ. ОСЕННИЙ ДЕНЬ
О, КАК СМЕЯЛИСЬ ВЫ
ЗЕМНОЕ СЕРДЦЕ СТЫНЕТ ВНОВЬ

АННА АХМАТОВА (1889—1966)
ВНОВЬ ИСАКИЙ. ВЕДЬ ГДЕ-ТО ЕСТЬ
ПРИВОЛЬЕМ ПАХНЕТ ДИКИЙ МЕД
РОДНАЯ ЗЕМЛЯ. ЛОТОВА ЖЕНА
АЛЕКСАНДР У ФИВ
В ТОТ ДАВНИЙ ГОД
НАМ СВЕЖЕСТЬ СЛОВ
И ЧУВСТВА ПРОСТОТУ
ШЕСТЬ СТИХОТВОРЕНИЙ из цикла «ТАЙНЫ РЕМЕСЛА»

БОРИС ПАСТЕРНАК (1890—1960)
О, ЗНАЛ БЫ Я. МНЕ ХОЧЕТСЯ ДОМОЙ
СТИХИ МОИ. ЗЕМЛЯ. ИЮЛЬ
СВИДАНИЕ. ВЕТЕР. АВГУСТ
ВО ВСЕМ МНЕ ХОЧЕТСЯ ДОЙТИ

Читает Игорь Кваша

Есть пленительное занятие: когда мы хотим вызвать в памяти любимые поэтические строки, нет ничего легче, как протянуть руку и снять с полки книгу. Ищем нужную страницу, перечитываем, сравнивая эти сегодняшние впечатления с теми, что сложились когда-то... Звучащее слово приходит к нам реже. И все-таки необходимость в этом существует; знакомые строфы еще раз проверяются «на слух», на верность ритму и гармонии. Поэзия приобретает новое измерение: живет уже не только ролей автора, но выбором и творческой индивидуальностью читающего.
Творческой личности Игоря Кваши присуща та неуспокоенность, которая заставляет его не довольствоваться деятельностью узкотеатральной. Ему, актеру театра «Современник», несущему значительную часть репертуара, оказывается, необходим еще более тесный контакт с аудиторией, еще более нерасторжимая близость с миром автора. В чистом строе поэзии, в овладении авторским словом ищет он пути к подлинному артистизму. И здесь по-новому ярко обнаруживаются те свойства, которые отличают Квашу-актера: глубокий, красивый голос, взрывчатость темперамента, обостренное чувство ритма, творческая смелость.
Читая стихи, Кваша остается прежде всего актером (его и называть-то было бы правильнее не чтецом, а читающим актером). Он, кажется, не очень-то стремится поразить слушателей каким-то особым Блоком или «своим» Пастернаком. Кваша не торопится «подключить» нас к своему видению предмета. Его чтецкая «концепция» не ставит преград между слушателем и автором. Сам подбор стихов почти хрестоматиен, читается «самое любимое». Однако в исполнении актера произведение словно бы обретает новую жизнь. Встреча с автором и для читающего и для слушающего каждый раз оказывается торжественной и интимной.
В новой программе Кваши — Блок, Ахматова, Пастернак.
Стихи, предлагаемые вниманию слушателей, рознятся временем написания и поэтическим ладом, присущим каждому из поэтов. Однако их объединяет внутренняя логика, каждая из трех частей цикла становится вариацией, восходящей к единой теме.
Поэтический «триптих» открывается одним из посланий Блока, написанным в 1910 году. Строки этого стихотворения в исполнении чтеца оказываются камертоном всей первой части программы. Точно и стремительно Кваша вводит нас в мир неповторимых блоковских образов. Это мир, захваченный могучими и вольными ритмами эпохи и движущийся к своему пределу — «бездонному провалу в вечность». Это мир, помеченный близостью грядущих исторических мятежей, «обрядом» торопливых и гибельных страстей. Мироощущение поэта лишено спокойной созерцательности, оно предельно интенсивно. Все противоречивое богатство «испепеляющих» лет, бросающих на лица людей отсвет войн и свобод, стало внутренним достоянием поэта, разрушив границу между ним и историей. Этот звук «испепеляющей» противоречивости времени определяет лад всей первой части цикла. Напевные, раздольные интонации чтеца (в стихотворениях из цикла «Кармен» и «Стучится тихо...») вдруг сменяются интонациями иными, обозначающими тему трагического разрыва настоящего и будущего, ремесла поэта и требований времени. Тему «роковой пустоты» в сердцах тех, кто жил в век «блистательный и погребальный» (стихотворения «Друзьям», «Рожденные в года глухие...»). Тон чтеца прост, трезв и интимно-горек. Только изредка суровую логику раздумий о «печальной доле» поэта нарушает музыкальная инверсия отдельных строк, произнесенных с прежним распевом...
Музыка играет совершенно особую роль в поэтической вселенной Блока. Оттого так важен слух исполнителя на «мелодию» строфы, на ее нагнетения и спады, на скрытую тишину ее пауз. Думается, Кваше в большинстве случаев удается с верностью угадать этот мелодический сплав Блока, волнообразную и длящуюся линию его мелодики. Кантилена интонаций чтеца, подчас сознательно нарушающего логически-смысловой ряд стихотворения, объединяет строки, сообщает им единый музыкальный напор. Интонация, то опускающаяся, то взмывающая вверх, легкое растягивание гласных последнего в строке <-лова дают ощущение могучего и юного блоковского «бельканто». Особым свойством чтеца оказывается свойство угадывать в Блоке его мощные, раздольные интонации, энергию его музыкальных строк, оборачивающуюся то «гулом набата», то «звоном далеким», то лётом степной кобылицы (это стихотворение из цикла «На поле Куликовом» Кваша читает с подлинно эпическим размахом). «Музыкальная стихия» живет и в строках завершающих чтение стихов Блока: «Уюта — нет. Покоя — нет.,.»
Цикл продолжают стихи Ахматовой. Исподволь меняется сама интонация чтения, его общая тональность. Уходит «музыка» стиха. Она не исчезает совсем, но «притушивается», убирается куда-то вглубь, растворяется в естественной грации строки, ее скульптурном, классическом строе. И как вначале актер стремительно вводил нас в мир блоковских страстей, так и здесь точен переход к ахматовской сжатости — сжатости, предполагающей все ту же эмоциональную интенсивность. Строже становится манера произнесения слов. Воздушнее переходы от состояний души к состояниям природы, от чувства к факту. Лишь по-прежнему пробуются «на распев» окончания последних слов строки.
Поэзия Ахматовой продолжает раздумья о судьбе поэта, о тайных родниках поэзии. Эти раздумья звучат в теме душного, захваченного ветром Петербурга — города «славы и беды» — с «литым серебром» его Исакия и облетающей гарью «черных труб». Города, звучащего медью торжественных и горьких страстей и глухим отзвуком тайных несовершенств мира. Те же раздумья возникнут и в стихотворении «Привольем пахнет дикий мед...», и в «Родной земле», и в «Александре у Фив» ощущением причастности поэта к судьбам своего исторического времени, невозможностью миновать ни одно из его испытаний. Благородная стойкость в этих испытаниях, изначальная, антеева тяга к земле — «красным башням родного Содома» — звучат и в строках «Лотовой жены». Ахматовская врожденная простота — «простота искусства», спорящего с простотой самой жизни, — угадывается в исполняемых актером стихотворениях «Нам свежесть слов...» и «В тот давний год, когда зажглась любовь...», с их перекрещивающимися внутренними темами жажды жизни и жажды творческого расточения. И, думается, неслучайно Кваша выбирает для своей программы стихи из цикла «Тайны ремесла», ведущие нас в тайную мастерскую поэзии.
Этот цикл пронизывает единая мысль о свойстве поэзии быть мучительным даром— «жесткой лихооадкой» — и спасительной силой, готовой облечь мир в прекрасную форму, придав ей классически правильные пропорции античного здания. Об умении извлекать из «бездны шепотов и звонов один, все победивший звук». Читая строки стихотворения «Творчество», Кваша слегка медлит на единственной: «Тогда я начинаю понимать», — выделяя ее как эпиграф и как знак победительной силы творческого дара.
Здесь особенно очевидной становится внутренняя перекличка этой второй, «ахматовской», части программы с частью первой, «блоковской». Переход от одной части к другой движется мыслью о своевольной и вездесущей сути искусства. О способности поэта извлекать тайный смысл из случайного «сора» жизни и словно бы невзначай знать о пении «подземных струй» и брожении «далеких светов». О кровной связи поэта и истории. И потому так по-особому пронзителен, почти странен при полной внутренней оправданности переход чтеца к строкам Пастернака «О, знал бы я, что так бывает...», следующим сразу же после ахматовского «Многое еще, наверно, хочет быть воспетым голосом моим...».
Стихи Пастернака с новой силой возвращают нас к мысли о «почве и судьбе» в творчестве поэта. Эта мысль проходит через стихотворение «Мне хочется домой в огромность...», исполняемое чтецом как стихотворение о жребии поэта, который приходит к будущим поколениям и «как стихи» и «как быль». Мир Пастернака предстает перед слушателями во всей своей парадоксальной ассоциативности, в «круговой поруке» вещей, событий, чувств. Здесь «предмет сечет предмет» и «образ входит в образ», рождая по-новому острую, целостную картину мира. Стихи поэта всякий раз оказываются стремящимися как раз туда, где «дней "прервалась череда», к тому бедственному пределу, где пустеет уют и жизненные связи существуют на грани распада. С такой — стремительной, летящей, тревожной — интонацией читает Кваша «Стихи мои, бегом, бегом...»
Энергия исторического произрастания для Пастернака сродни энергии произрастания природного. Природа входит в мир поэта силой созидающей, дающей внятную «дикцию» голосам самой жизни. Весна, врывающаяся в «московские особняки», июль, «все громко говорящий вслух», — та первозданность, к которой приникает поэт. Сам жребий его по сути своей природен, от века связан с гулом ветра, с деревьями, уходящими «вдаль во мглу», со странно двоящейся ночью. И в природе намечается та же убыль и раз-зор, что и в человеческой жизни, если в ней что-то кончается...
Читая Пастернака, Кваша порой достигает подлинной тонкости перехода от чисто разговорной манеры к «музыке» стиха, естественно передавая прихотливые интонации пастернаковской строки. Порой он обозначает «кровотеченье звука», неожиданно открывающееся в льющейся прерывистости этой строки, ее легкой смещенности в «хаос». Вообще же в стихах Пастернака, предложенных вниманию слушателей, Кваша обнаруживает не эту легкую смещенность в «хаос», а чистые, полные неслабеющего дыхания поэтические интонации — такие, как в «Августе». Такие, как в стихотворении «Во всем мне хочется дойти до самой сути...», свободно и вольно обрывающем цикл на торжественной, ликующей ноте.
Прозвучало последнее стихотворение поэтического цикла, прочитанного как цикл о творчестве. И в «тайном жаре» блоковских строк, и в обжигающем мраморе поэзии Ахматовой, и в могучей ассоциативности Пастернака в исполнении чтеца жила «натянутая тетива тугого лука» искусства. Главной мыслью цикла стала мысль о взаимосвязи искусства и жизни, при которой жизнь естественно стремится в поэзию, а поэзия неожиданно кончается, дав место «почве и судьбе»...
...Как уже было отмечено, Кваша читает «самое любимое» — любимое им самим и многими из нас. Услышав это «любимое», возможно, кто-то и скажет: «Ну, это совсем не то, что у автора». И, быть может, будет прав, ибо у каждого — своя классика. Однако в непредвзятой простоте и интимной доверительности актера, обращающегося к чародеям русского стиха, — своя отвага и свое достоинство.
С. Васильева