Вниманию читателей предлагается книга выдающегося отечественного филолога, педагога и историка искусства Ф.И.Буслаева (1818--1897), посвященная исследованию памятника испанской литературы, анонимного героического эпоса, известного под названием "Песнь о моем Сиде". Автор указывает главнейшие черты исторической личности Сида, дает обозрение основных источников эпических сказаний о нем. Подробно излагается сюжет древней поэмы о доблестном Сиде --- борце против мавров и защитнике народных интересов, целью жизни которого было освобождение родной земли от арабов; проводится детальный разбор поэмы, а также других произведений народного творчества, в которых отражен тот же сюжет.
Книга будет интересна историкам, литературоведам, культурологам, студентам и аспирантам соответствующих специальностей.
Введенiе (отрывок)
Имя Сида давно пользуется известностью въ нашей литературе, благодаря Жуковскому, который еще въ 1832 году перевелъ несколько романсовъ объ этомъ герое съ Гердерова немецкаго перевода. Сверхъ легкости и нежности стиха Жуковскаго, наша публика постоянно питала интересъ къ этимъ романсамъ, сначала, въ эпоху господства романтическаго вкуса, потому что они рисуютъ среднiе века, а въ последствiи, когда яснее определилось значенiе народной поэзiи, потому что они предлагаютъ оригинальный образецъ историческаго эпоса.
Сравненiе русскихъ былинъ объ Илье Муромце съ романсами о Сиде дало новую цену Испанскому Эпосу въ глазахъ изследователей русской народной поэзiи. Этотъ вопросъ былъ поднятъ на цубличныхъ лекцiяхъ бывшимъ профессоромъ московскаго университета, академикомъ Шевыревымъ, и печатно изложенъ въ 1846 г., въ первомъ томе его Исторiи Русской Словесности. Изобразивши по былинамъ характеръ Ильи Муромца, г.Шевыревъ присовокупляешь: "я позволю себе сближенiе, которое, можетъ быть, покажется слишкомъ смелымъ, по господствующимъ у насъ предубежденiямъ. Я сравню нашего народнаго витязя съ образцомъ испанскаго рыцаря, съ Кампеадоромъ Цидомъ, который былъ прославленъ столь многими дивными песнями. Прекрасно въ немъ благородное чувство личной чести; но не можетъ ему сочувствоствовать мягкое, любящее сердце Русскаго народа, когда десятилетнiй Цидъ говоритъ: "Не ставьте мне въ порокъ, если я повесилъ вора, потому что такое преступленiе лишаетъ человека всякой цены". Правда ему выше всего; но для Русскаго народа, называющего преступленiе несчастiемъ милость выше правды, хотя и за вину проливающей кровь ближняго. Отецъ Цида воспиты ваетъ его для мести за обиженную честь свою. Но не будетъ семейное чувство Русскаго сочувствовать Циду, въ то время, какъ отецъ жметъ ему руку, и онъ не стерпевъ этого пожатiя, мещетъ на него взгляды гирканскаго тигра, и исполненный ярости, посылаетъ отца къ чорту, и готовъ бы былъ пальцами, вместо кинжала или ножа, выворотить его внутренность, если бы то не былъ отецъ его, и отецъ радуется ярости сына. Благородны чувства сознанiя своего достоинства въ Циде передъ королемъ Альфонсомъ; но и много замковъ получилъ онъ отъ короля за свои услуги, и много сокровищъ оставилъ наследникамъ по смерти своей".
По недостатку основательныхъ сведенiй ни объ Испанскомъ Народномъ Эпосе, ни о Русскихъ былинахъ, публика того времени не могла отнестись вполне сознательно къ вопросу, поднятому г.Шевыревымъ, и, вместо настоящей критической оценки ученаго вопроса, могла противоставить ему только безотчетное недоуменiе и сомненiе. Потому въ следующей же за темъ лекцiи профессоръ долженъ былъ оговориться въ следующихъ выраженiяхъ: "сравненiе Ильи Муромца съ Испанскимъ Цидомъ показалось для некоторыхъ слушателей слишкомъ смелымъ. Меня даже обвиняли за то, что я своимъ сближенiемъ поставилъ обоихъ наравне. Но если Испанскiй народъ понимаетъ рыцаря своего по своему, то позвольте же, на правахъ свободомыслiя, которымъ вы славите XIX векъ, и Русскому народу понять своего витязя по своему разуменiю. Мы сближаемъ не съ темъ, чтобы предпочесть одного другому, а съ темъ, чтобы уяснить предметъ: это необходимо въ въ исторической науке, особливо же при господстве техъ предубежденiй, которыя у насъ направлены противъ всего народнаго. Позвольте же Илье Муромцу понять семью, месть, правду и милость иначе, нежели понимаетъ ихъ Цидъ. Кто не уважитъ въ Циде благороднаго чувства чести, сознанiя личныхъ правъ своихъ? Цидъ сознаетъ честь и мщенiе даже по смерти: когда Жидъ, взошедшiй въ храмъ, где въ гробу лежало Цидово тело, хотелъ обезчестить рыцаря и взять его за бороду, чего не позволялъ онъ делать при жизни своей, Цидъ мертвый схватился за мечъ и выдернулъ его изъ ноженъ. Въ чертахъ Ильи Муромца чувство личной чести не выдается надъ всемъ; нетъ, скорее главная черта его: служенiе мiру. Одинъ поэтъ прекрасно назвалъ его витяземъ служебной силы" и проч.
Съ техъ поръ, какъ ученому профессору пришла мысль сравнить нашего Илью Муромца съ Сидомъ, многое значительно уяснилось въ историческомъ и сравнительномъ изученiи народной поэзiи, но вопросъ, поднятый въ сороковыхъ годахъ въ нашей ученой литературе, и до сихъ поръ остается не решенымъ, частiю потому, что на него не обращали вниманiя, а, можетъ быть, и потому, что онъ и не заслуживаетъ серьёзнаго вниманiя. Можетъ быть, это сравненiе нашего богатыря съ испанскимъ героемъ не более, какъ риторическая фраза, совершенно случайное сопоставленiе, все равно, какъ было бы случайно сравненiе его съ Александромъ Македонскимъ или съ Немвродомъ.
Но вопросъ былъ постановленъ и занесенъ въ такую книгу, которая при крайней у насъ бедности ученой разработки исторiи русской литературы, пользуется, впрочемъ вполне заслуженною известностью. Это сравненiе испанскихъ романсовъ съ русскими былинами можетъ повторяться и въ учебникахъ и въ урокахъ преподавателей, возбуждая те же недоуменiя и сомненiя, которыми оно было встречено когда-то, и которыя и доселе не разъяснены ученою постановкою и строгимъ критическимъ решенiемъ этого вопроса.
Ближайшимъ путемъ для достиженiя этой цели прежде всего должно быть обстоятельное знакомство съ народнымъ испанскимъ эпосомъ въ его источникахъ, предметъ, которому посвящается зта монографiя, темъ более не лишняя въ нашей литературе, что она восполнитъ скудныя сведенiя о Сиде, распространенный въ нашей публике немногими романсами въ переводе Жуковскаго, и при томъ не совсемъ удачно выбранными.
Предварительно следуетъ сказать несколько словъ вообще о сравнительномъ методе въ изученiи народной поэзiи.
Если народный эпосъ котораго либо одного изъ индоевропейскихъ народовъ основывается на ми?ологическахъ преданiяхъ; то, само собою разумеется, сравнительная ми?ологiя индо-европейскихъ народностей, такъ удачно разрабатываемая въ настоящее время, предложитъ много данныхъ для сравнительнаго изученiя такого эпоса. Это, безъ сомненiя, можно сказать объ эпосе немецкомъ вообще и о северномъ въ особенности. Если же народный эпосъ слагается преимущественно изъ элементовъ историческихъ, то есть, значительно позднейшихъ, каковы французскiя такъ называемый Chansons de Geste или испанскiе романсы о Сиде; то собственно сравнительный методъ, основанный на мысли о первобытномъ сродстве индо-европейскихъ народностей, такъ же мало можетъ быть примененъ къ этимъ произведеньямъ романскихъ племенъ, какъ къ новеллямъ Боккачiо или къ Письмовнику Курганова.
Эпосъ романскихъ племенъ, сосредоточенный на историческихъ личностяхъ и развитый въ обстановке христiянскихъ понятiй и обычаевъ, резко отделяется искуственностью въ жизни и въ литературе отъ первобытныхъ начатковъ индо-европейской мифологiи, бывшихъ некогда общимъ достоянiемъ всехъ одноплеменныхъ народовъ. Въ Песне о Роланде, равно какъ и въ Романсахъ о Сиде, уже христiянская легенда заступаетъ место мифологическаго чудеснаго. Сравнивать между собою такiя произведенiя можно только исторически, то есть, указывая на позднейшее литературное влiянiе одного произведенiя на другое, или ставя ихъ на одинаковой степени относительно выражаемаго ими историческаго развитiя ранней цивилизацiи во Францiи и Испанiи. Следуя этому методу, некоторые ученые объясняютъ себе испанскую поэму о о Сиде XII века влiянiемъ французскихъ Chansons de Geste и особенно влiянiемъ Песни о Роланде. По этому же методу можно изучать сравнительно народный бытъ французскiй и испанскiй, по скольку тотъ и другой отразились въ раннихъ эпическихъ произведенiяхъ этихъ обеихъ нацiй.
Обращаясь къ русскимъ былинамъ, сначала надобно постановить на видъ, что наши ученые еще не успели согласиться въ пути, по которому следуетъ разработывать русскiй народный эпосъ. Одни надеются открыть въ немъ первобытныя основы, общiя всемъ индо-европейскимъ народамъ, и усвоиваютъ себе собственно сравнительный методъ. Другiе, опасаясь, чтобъ сравнительная мифологiя не завела изследователей слишкомъ далеко, ограничиваются методомъ историческимъ, и въ русскихъ былинахъ только то считаютъ существенно важнымъ, въ чемъ выражается позднейшiй исторически бытъ русскаго народа.
Кто допускаетъ методъ собственно сравнительный, тотъ можетъ, напримеръ, сблизить Илью Муромца съ Торомъ или съ другимъ какимъ нибудь лицомъ мифологическаго эпоса родственныхъ индо-европейскяхъ народовъ. Если же кто нибудь вздумалъ сравнить того же русскаго богатыря съ Роландомъ или Сидомъ, съ личностями историческими, оторванными отъ раннихъ основъ мифологическаго эпоса и развитыми въ эпосе собственно историческому то это сравненiе было бы только случайнымъ сопоставленьемъ двухъ совершенно разнородныхъ личностей -- одной изъ русскаго быта, другой -- изъ французскаго или испанскаго, не имеющихъ между собою ничего общаго, не соприкасавшихся другъ съ другомъ въ эпоху созданiя этихъ эпическихъ идеаловъ.
Въ этомъ последнемъ случае сравненiе возможно только въ одномъ отношенiи, именно, по степени развитiя народнаго быта, выраженнаго въ русскихъ былинахъ съ одной стороны, и въ песне о Роланде или въ романсахъ о Сиде съ другой. И русскiй бытъ, и Французскiй или испанскiй, тотъ и другой исторически слагались независимо другъ отъ друга, но могли между собою сходствовать, какъ по врожденному всемъ народамъ единообразно въ общихъ началахъ историческаго развитiя, такъ и по христiянскимъ основамъ, общимъ въ цивилизацiи всехъ европейскихъ народовъ, и католическихъ и иравославныхъ.
Если г.Шевыревъ только на основанiи этого отдаленнаго сходства между русскою и испанскою народностями сравиивалъ нашего Илью Муромца съ испанскимъ Сидомъ; то спрашивается, какой эпическiй типъ Сида имелъ онъ въ виду? Потому что, одно и тоже историческое лицо, Донъ--Руи Дiазъ Сидъ Кампеадоръ, иначе является въ поэме XII в., иначе въ стихотворной хронике того же столетiя, иначе въ поздыейшей прозаической хронике, наконецъ не одинаковымъ является даже въ романсахъ, смотря по ихъ древности и по большему или меньшему влiянiю искуственной литературы на тотъ или другой варiантъ въ испанскихъ романсахъ. Общественная и народная жизнь на западе подвергалась въ своемъ историческомъ ходе болыпимъ видоизмененiямъ, нежели у насъ на Руси. Можетъ быть, Сидъ древнейшiй или более народный ближе подходитъ къ нашему богатырю, или можетъ быть, уже и раннiе источники испанскаго эпоса XII века предложатъ намъ такiя черты, которыя были бы слишкомъ искуственны и слишкомъ подновлены, сравнительно съ монументальною первобытностью русской былины, и доселе процветающей въ устахъ народа.
Своимъ сравненiемъ г.Шевыревъ особенно чувствительно затрогиваетъ нацiональную гордость русскаго человека. Для более яснаго сознанiя своего собственнаго нацiональнаго достоинства, такъ высоко поставленнаго проФессоромъ въ идеале Ильи Муромца, желалось бы основательнее осведомиться, не было ли и въ основахъ эпическаго Сида чего нибудь более общаго съ простонароднымъ характеромъ нашего Ильи Муромца, и не чувствовалось ли въ историческомъ развитiи испанскаго героя последовательное искаженiе более чистаго народнаго типа, по мере осложненiя его разными наносными элементами, вводимыми цивилизацiею и искуственностью? Однимъ словомъ, сравнивать или противополагать въ этомъ случае возможно будетъ только тогда, когда вполне определится историческiй уровень сопоставляемыхъ предметовъ. Только этимъ путемъ основательно можно уяснять себе отношенiе русской былины къ эпизодамъ романскаго эооса и определить степень историческаго быта, въ ней изображенная.
Въ романскомъ эпосе, действительно, можно найти много подробностей, сходныхъ съ встречающимися въ нашихъ былинахъ. Сходство это, безъ сомненiя, не имеетъ ничего общаго съ единствомъ первобытныхъ основъ всехъ индо-европейскихъ народовъ. Оно скорее объясняется вообще простотою и грубостью ранней цивилизацiи средневековыхъ народовъ, некоторыми обычаями, которые искуственными путями распространялись между народами, у однихъ раньше, у другихъ позднее, наконецъ влiянiемъ христiанства, церковныхъ книгъ и другихъ литературныхъ источниковъ, общихъ и на Востоке, и на Западе.
Французскiе герои въ Chansons de Geste, такъ же какъ наши богатыри въ былинахъ, отличаются непомерною силою, и въ этомъ случае сохраняютъ въ себе некоторыя черты сверхъестественныхъ личностей древнейшаго мифологическаго эпоса, хотя уже значительно искаженный сказочною фантастичностью и более или менее сближенныя съ средневековыми легендами. Такъ Графъ Вильгельмъ Курносый или Оранжскiй подъ конецъ своей тревожной воинской жизни, спасая свою душу въ монашескихъ трудахъ, однажды, будучи посланъ изъ монастыря за покупкою рыбы, встречаетъ въ лесу разбойниковъ и отделывается отъ нихъ съ такимъ же молодечествомъ и непомерною силою, какими въ былинахъ характеризуются русскiе богатыри. Однимъ ударомъ кулака Вильгельмъ поразилъ самого атамана, потомъ другаго разбойника, потомъ схватилъ еще двоихъ и такъ стукнулъ другъ о друга, что разможжилъ ихъ черепы; схватилъ еще одного, и, махнувши имъ три раза въ воздухе, разшибъ въ дребезги объ дубъ. Тогда остальные разбойники стали метать въ него копьями. Плохо пришлось графу, и только тогда онъ догадался, что аббатъ его предалъ, намеренно пославши мимо разбойничьяго стана и не велелъ ему вооружаться ни латами, ни щитомъ. Сверхъ того аббатъ не велелъ ему ничемъ другимъ не драться, какъ плотью и костью; потому Вильгельмъ выломилъ у одного изъ лошаковъ ногу съ окорокомъ, и сталъ ею такъ ловко помахивать, что перебилъ остальныхъ разбойниковъ. Потомъ, помолившись Богу объ исцеленiи лошака, онъ приставилъ къ нему выломленную ногу, и нога, по повеленiю Божiю, тотчасъ приросла.
Этотъ последнiй мотивъ отзывается глубокою древностью. Также чудеснымъ образомъ воскрешаетъ своего козла Скандинавскiй Торъ -- мифъ, который, по мненiю немецкихъ ученыхъ, впоследствiи былъ перенесенъ на Сильвестра папу въ сказанiи о тожъ, какъ онъ воскресилъ быка.
Подобное же приключенiе хроника монастыря Новалезе припиписываетъ Вальтеру Аквитанскому во время его монашества.
Вместе съ страшною силою, герои, какъ наши богатыри, непомерно много пьютъ и едятъ. Такъ Ожье Датскiй елъ въ пятеро больше обыкновенная воина.
Французскiе герои раннихъ эпическихъ сказанiй, еще не успевшихъ принять на себя искуственный лоскъ рыцарской сентиментальности отличаются суровыми нравами и варварскою жестокостью, не уступая въ этихъ качествахъ некоторымъ изъ нашихъ богатырей.
Издание: обложка.
Параметры: формат: 60x90/16, 104 стр.
