К. Паустовский – Телеграмма. Инсценировка А. Веледницкой

К. Паустовский – Телеграмма. Инсценировка А. Веледницкой

Альбом: 1 пластинка
Размер: 12" (гигант)
Запись: г.
Тип записи: моно
Оборотов в мин.: 33
Состояние (диск/конверт): очень хорошее / очень хорошее
Производство: Россия
Фирма: Мелодия

Действующие лица и исполнители:
От автора.....А. Консовский
Катерина Петровна . . . Е. Фадеева
Маняша ......3. Бокарева
Тихон .......С. Цейц
Настя И. Саввина
Тимофеев . М. Казаков
Першин Н. Погоржельский
Художник Г. Менглет

Режиссер Л. ВЕЛЕДНИЦКАЯ

Как рассказать о Константине Георгиевиче Паустовском вкратце? Возможно ли это?
Сам он о себе говорил бегло, объясняя, что писателю как-то неловко давать оценку собственным сочинениям; судить о своих произведениях предоставлял читателям.
Рассказать о Константине Паустовском полно— задача нелегкая, да и самому повествованию потребовалось бы пространство куда большее, чем площадь конверта грампластинки. Семьдесят шесть лет, прожитых писателем, включали в себя и такие простые вещи, как ученье в гимназии, и более сложную пору учения в Киевском и Московском университетах; жизнь наполнялась и обыденными событиями и необычными: каждодневными заботами и путешествиями, минутами т шины и такими днями, когда рушились и переоценивались целые эпохи.
Подробный разговор о судьбе Паустовского не мог бы ограничиться сообщениями о том, что писатель работал когда-то вожатым трамвая, санитаром, учителем, журналистом, что еще гимназистом он написал свой первый рассказ, что он дожил до издания собрания своих сочинений. На жизни Константина Паустовского (1892—1968) не однажды менялась история, менялись человеческие взгляды и интересы; он жил не только рядом с этими изменениями, но в них самих. Рассказывать о Паустовском — значит рассказывать и об эпохах, и о сменах эпох...
Недостаточно места у нас и для подробного разговора о книгах Константина Паустовского: такой разговор не может быть коротким хотя бы потому, что книг этих немало. Но от самых важных слов отказываться все-таки не стоит.
Константин Паустовский был сопереживателем и деятелем человеческой чести, человеческого достоинства. Именно это приобщает нас к его рассказам, повестям и романам. Читая написанное им, мы еще больше чувствуем себя людьми.
Паустовский не старался описывать чувство, он рассказывал само чувство; выразить человеческие переживания куда сложней, чем просто назвать их и дать им оценку.

В рассказе «Телеграмма» чувства так и не названы. Это уж мы вольны давать им имена; одинокость, страдание, горе. Но в названиях, которые мы подыщем, всегда останется какая-то неточность: слишком тонки, слишком самостоятельны сами чувства, чтобы целиком вместиться в слова, не скомкав своей сущности. Одно понятно: чувства эти — не радостные.
Почему же нас притягивает нерадостное? Почему мы следим за всеми событиями до конца, а потом не торопимся тотчас же выкинуть их из головы: снова повторяем про себя все действие рассказа, а то даже еще и еще раз слушаем рассказ либо читаем?
Так утоляется в нас наше н е-р а в н о д у-ш и е — чувство тоже тонкое. Его также не определишь словом абсолютно точно; участие, отзывчивость и то, что мы сейчас говорим, — неравнодушие: все это приблизительные слова, все это слова верные, но недостаточно полные. Чувство всегда шире слова.

Переживая значительный, глубоко задевший нас случай, мы не сразу вглядываемся во все его подробности; поначалу в нас говорит волнение и только потом, уже свыкшись с волнением, мы в состоянии полнее осмыслить происшедшее. Так бывает в общении с жизнью; так бывает в общении с книгами.
Возвращаясь памятью, слухом, зрением к рассказу «Телеграмма», мы замечаем, что судить о его героях не так-то просто.
Дочь не находит времени приехать к умирающей матери... Ну почему бы писатель не мог придумать напрочь дурных причин Настасьиной черствости?! Если бы Настасья Семеновна проводила время в танцах, в забавах, — нам куда легче было бы осудить ее! А она ведь не забавляется, не живет в собственное удовольствие: она столько сил тратит на то, чтобы кому-то помочь, на то, чтобы вытащить из безвестности талантливого скульптора, которому так трудно приходится!
Да, судить нелегко!
Но именно то, что мы судим не заведомо отрицательного персонажа нравоучительной истории, именно то, что мы ощущаем в Настасье Семеновне что-то свое, действует так, что мы судим
не сторонним взглядом. В нас пробуждается совесть; мы судим, в какой-то степени, и самих себя, — суждение наше становится выше, духовнее. И автору известно, что судьи будут справедливы: он доверяет нам, и сам поэтому высказывать решения не берется.
Мы тяжело переживаем последние дни Катерины Петровны. Мы не можем не сочувствовать Настасье Семеновне о ее заботе о скульпторе Тимофееве,.. но понимаем, что самое горячее участие Настасьи в людях обесценивается непоправимой невнимательностью к матери.
Рассказ переживается нами особенно чувствительно потому, что мы не просто обвиняем, а сами испытываем горькую вину.

Рассказ будет занимать нас и после того, как мы окончательно объяснимся с Настасьей Семеновной и самими собой. Не так-то просто расстаться с тем, что трогает за душу.
Настанет пора, когда, переслушивая и перечитывая «Телеграмму», мы станем замечать в ней что-то, действовавшее раньше на наши чувства лишь исподволь, как бы шепотом. Мы поймем особую стройность, с которой рассказ написан.
Осень. «Спутанная трава в саду полегла, и все доцветал и никак не мог доцвести и осыпаться один только маленький подсолнечник у забора». Нет, здесь не просто описательные слова об осенней природе. Мы тут же узнаем о Катерине Петровне, почти вконец ослепшей, одинокой женщине. Уж не она ли — этот маленький подсолнечник? — «Все доцветал и никак не мог доцвести и осыпаться»...
Подоспело уже время осыпаться и подсолнечнику, — а он не то, чтоб осыпаться, он еще доцвести не может: ждет хоть маленькой солнечной радости. Мы понимаем, что узнали о Катерине Петровне еще до того, как услышали ее имя...
С первых слов рассказа мы привыкаем к тому, что все в нем сказано с определенным смыслом, с целью; привыкаем к тому, что в нем не может быть ничего случайного.
В. Лапин