Корней Чуковский - Звучащее собрание сочинений. Выпуск 3 (2 пластинки)

Корней Чуковский - Звучащее собрание сочинений. Выпуск 3 (2 пластинки)

Альбом: 2 пластинки (альбомный формат)
Размер: 12" (гигант)
Запись: 1965 г.
Тип записи: моно
Оборотов в мин.: 33
Состояние (диск/конверт): очень хорошее / очень хорошее
Производство: Россия
Фирма: Мелодия

Пластинка 1
ИРАКЛИЙ АНДРОНИКОВ — 18.10
АННА АХМАТОВА — 8.20
БОРИС ПАСТЕРНАК — 9.20
ВЕЧЕРНЯЯ РАДУГА — 15.37

Пластинка II
САМУИЛ МАРШАК — 16.48
МИХАИЛ ЗОЩЕНКО — 33.49

Выступление на вечере в Центральном Доме литераторов. 1965 г.
Составитель Лев Шилов
Редактор Е. Лозинская
Художник Д. Богородский

В истории советской грамзаписи «звучащее собрание сочинений» писателя — дело новое. Звуковое наследие лауреата Ленинской премии Корнея Ивановича Чуковского, объединенное в этих альбомах, — первое издание такого рода. И чем полнее по мере выхода пластинок вырисовывается его объем и содержание (четыре пластинки Чуковского с докладами, воспоминаниями и выступлениями о Чехове, Некрасове, Маяковском, Уитмене, Блоке, Горьком, Луначарском, Репине, Андрееве, об альманахе «Чукоккала» предшествовали данному выпуску, и еще, по крайней мере, четыре пластинки последуют за ним), тем очевиднее становится закономерность и необходимость такого издания, его значение для современной культуры звучащего слова.
Выбор этого писателя для подобного начинания далеко не случаен. Думаю, что если бы в нашей литературе не было Чуковского, то возможность и нужность звучащего собрания сочинений еще долгое время была бы не столь очевидна. Корней Иванович Чуковский был замечательным мастером устного рассказа.
Его талант блестящего рассказчика и очаровывающего собеседника становился очевидным для каждого, кто хоть раз слышал Чуковского. Но это его умение, дар, талант как бы несколько заслонялись самой его колоритной личностью, беспрецедентной популярностью его стихов для детей сенсационными 1 текстологическими открытиями в некрасоведении, глубиной и неожиданностью интерпретации чеховского творчества, темпераментной пропагандой Уитмена, пластикой литературных портретов знаменитых современников, мастерством переводчика...
И только теперь, имея перед собой это собрание звукозаписей, мы можем в полной мере оценить высокое мастерство устного слова Чуковского, его выразительность, силу воздействия, способность воссоздавать людей и эпоху. Мы запоздало сожалеем о том, что так мало было записано, что далеко не все из записанного сохранилось, и радуемся тому, что хотя бы эти записи были сделаны, что эти записи дошли до нас.
Собранные фонограммы (а о каких-то мы еще не знаем) составляют девять часов непрерывного звучания. Каждый из нас может теперь провести целый день в теснейшем общении с Корнеем Ивановичем Чуковским, замечательным писателем, ученым, лектором.
Чуковский-лектор стал известен широкой публике гораздо раньше, чем Чуковский-переводчик, Чуковский-ученый и Чуковский-поэт. Двадцатилетний сотрудник газеты «Одесские новости» с успехом читал на собраниях Литературно-художественного кружка доклады «О критике», «Нужен ли народный театр», «К толкам об индивидуализме».
Через несколько лет, в 1905 году Чуковский выступил перед петербургской публикой. Тут прием был несколько более сдержанным. Мешало южное произношение темпераментного докладчика. Корней Иванович рассказывал позже, что Сергей Городецкий, присутствующий на. лекции, насчитал в его речи около сотни неверно произнесенных слов. В кратчайший срок, прибегнув к помощи словарей и пользуясь советами известнейшего лингвиста, знатока русского языка Бодуэна де Куртене, молодой лектор избавился от этого недостатка.
Теперь, слушая обаятельно-правильную русскую речь писателя, можно подумать, что он не только полностью изжил, но и навсегда забыл одесское произношение, во всем великолепии колорита оно возникает лишь при передаче Чуковским рассказа Леонида Утесова о случае в одесской конке: «...А может быть, вы отдадите кошелек тоже?»
Популярность Чуковского-лектора росла, и в октябре 1906 года Валерий Брюсов пригласил его выступить в Москве с докладом об Уолте Уитмене. Корней Иванович согласился не без колебаний. «...Мой парадный сюртук чрезвычайно плох, — писал он Брюсову. — Говорить от себя я совершенно не умею, так что если даже лекция и сойдет благополучно, на прениях я непременно провалюсь. А лекция может сойти отнюдь не благополучно: стихи я читаю с завываниями, прозу — речитативом...»
В этом же ответе Брюсову Чуковский писал и о тех сторонах своей манеры, которые считал выигрышными: «Читаю я отчетливо и внятно... Лекторский опыт у меня есть». Летописец жизни и творчества Чуковского М. П. Шаскольская, которая опубликовала это письмо, отмечает, что «лекция об Уитмене в Москве прошла с большим успехом. Слушали ее более семисот человек».
Частые публичные выступления оттачивали мастерство молодого лектора. Расширяется их тематика, география поездок. О шумном успехе лекции в Киеве, где Чуковский читал о модном тогда Леониде Андрееве, вспоминает А. Дейч: «Корней Иванович все время держал перед собой на кафедре написанный им текст, но он так незаметно пользовался рукописью, так тонко интонировал фразы, что это совсем не походило на «чтение по бумажке». Да и, кроме того, лекция была прочитана, по-видимому, не раз и «испробована» на публике. Лектор уже знал, где публика будет живо реагировать на его остроумное меткое слово. Вместе с тем ничего актерского или наигранного не было. В каждом слове и месте чувствовалась убежденность в правоте выдвинутой лектором концепции».
И вот, открыв для себя это великое счастье общения с множеством людей, умение волновать аудиторию силой своей мысли и страстностью убеждения, Чуковский ощутил внутреннюю потребность вновь и вновь выступать перед публикой, рассказывать о своих открытиях, бороться с
«мнимой» литературой и пропагандировать подлинные духовные ценности.
«Привет из Минска, — пишет он в одном из писем осенью 1913 года, — ...завтра я в Витебске, послезавтра в Смоленске, 25-го в Двинске, 26-го в Либаве, 28-го в Гомеле, 30-го в Витебске, 3-го в Бобруйске и т. д. Пожалейте меня, больного... Лекцию дописывал в поезде. Пожалейте меня — и позавидуйте: сколько я людей вижу новых, сколько сценок, образов и пейзажей...»
В первые послереволюционные годы выступления писателя на вечерах в Доме искусств с лекциями о Горьком, Достоевском, Гаршине, Уитмене, об искусстве художественного перевода были заметным явлением в культурной жизни Петрограда. Интригующе, задорно и зазывно звучат некоторые афиши лекций Чуковского: «Веселое кладбище», «Искусство грядущего дня», «Жертва своей гениальности» (о Достоевском), «Поэт и палач» (Некрасов и Муравьев)... Некоторые темы, впервые поднятые им в публичных лекциях, становятся впоследствии предметом его многолетних исследований.
Высоко ценя звучащее, произносимое слово, Чуковский тщательно отделывал и те свои работы, которые не предназначались для публичных чтений, проверяя на слух каждую фразу.
Качество чужого текста Чуковский тоже чаще всего проверял этим испытанным и жестоким средством — произнесением вслух. Читал он, как вспоминает Маргарита Алигер, «со свойственным ему одному умением словно пробовать на вкус и звук каждую строчку, с удовольствием повторяя понравившееся и безжалостно подчеркивая неудачные строки».
Страстно влюбившись с юношеских лет в звучание русской речи и русскую поэзию, молодой Чуковский еще в Одессе целыми днями бормотал и выпевал отдельные строки и целые поэмы, так что чуть не попал, как впоследствии вспоминал с улыбкой, «на должность городского сумасшедшего».
Произнесение любимых стихов и позже помогало ему вернуть внутреннее равновесие, выразить свое отношение ко многим подробностям внешнего мира. Звучание милых слуху любимых строк подбадривало и успокаивало.
Имея такую обостренную потребность, склонность, вкус к звучащей речи (тут невольно вспоминается Маяковский, который так часто проговаривал вполголоса или громко произносил свои и чужие строчки), Чуковский особенно мучительно переживал процесс письменного творчества, когда на бумаге, и только на бумаге, надо выразить то, что гораздо легче передать интонацией, ритмом и жестом.
О том, как тесно на бумаге было его мыслям и эмоциям, свидетельствует обилие подчеркиваний и восклицательных знаков, которое он позволял себе в письмах, тем самым как бы насыщая их своей интонацией.
Жадно впитывал Чуковский примечательные особенности звучания речи своих знаменитых собеседников: вы услышите, как влюбленно передает он увлеченные восклицания Репина, ритмичные монологи Леонида Андреева, сдержанное «безвольное» чтение Блока, Причем, это не поверхностная имитация, но очень сдержанная, изысканно-тактическая передача тех особенностей слога и интонации, которые
характеризуют существенные черты личности и таланта. Более того, Чуковскому даже удается своим выразительнейшим голосом передать жест собеседника.
Обратите внимание на тот эпизод «Чукоккалы», где рассказывается о заседаниях издательства «Всемирная литература», и вы воочию увидите, как Горький, слушая некоторых докладчиков, раздраженно вдавливает окурки в бумажные кораблики. В этом же рассказе Чуковский дает очень тактичную характеристику чуть окающего и как бы смущенного выговора Горького.
Интонирование самого Чуковского весьма своеобразно. Прежде всего обращает на себя внимание подчеркнутая ритмичность и некоторая напевность его речи.
Почти каждый ударяемый гласный Корней Иванович произносит чуть дольше, чем это принято, как будто ему жаль расстаться с этим прекрасным звуком. Часто он еще и усиливает на этом гласном звучание голоса или поднимает тон, так что выделенных, ударяемых слов почти в каждой его фразе получается гораздо больше, чем это предусматривается обычными правилами логики речи. Нередки случаи, когда в каком-нибудь длинном слове Корней Иванович ухитряется сделать как бы два ударения. У него нет «проходных», малозначимых, второстепенных слов и фраз. Он, что называется, «как на блюдечке» подает каждый звук, каждое слово. Любуется ими, радуется им. Все это придает его речи праздничный, восторженный, иногда несколько шутливый характер. И как легко и радостно воспринимается эта речь слушателем, запоминается во всех деталях ее оркестровки почти как мелодия песни, почти как стихи. В немалой степени способствует этому гибкий и выразительный ритм повествования Чуковского. Этот ритм придает определенную законченность, какую-то дополнительную объективность существования рисуемым картинам и положениям. Чуковский как бы демонстрирует их нам уже обрамленными и застекленными. Так ему увиделось, так он их создал, так он их нам передает. Прихотливая интонация впаивается в этот четко заявленный и выдерживаемый на всем протяжении данного эпизода ритм, окончательно им цементируется и именно в таком звучании передает всю полноту авторского замысла.
И несмотря на весьма жесткую, очень определенную конструкцию произнесения, несмотря на, казалось бы, чрезмерную напевность гласных и повышенную ритмичность фраз (многие отрывки и хочется записать стихотворными строками), все эти как бы искусственные моменты организации речи ничуть не отодвигают, не отгораживают слушателя от рассказчика. А уж в тех местах, где этот ритм сламывается, манера меняется, и Чуковский, как бы отложив рукопись или отклонившись от микрофона, делает, несколько понизив голос, какие-то отступления и пояснения, чувствуешь себя наверху блаженства: это именно тебе он доверяет какие-то не очень широко освещенные детали или делится чем-то особенно личным.
Чувство радостного удивления перед мастерством художника, красотой человека, восхищение его талантом, упорством, могуществом — вот, пожалуй, основной подтекст большинства устных выступлений писателя. Этот подтекст и делает столь значительным каждую его фразу и определяет общий мажорный тон, о каких бы, подчас трагических, сторонах жизни писатель ни говорил.
Вся драматургия его исследований — и особенно это проявляется в устных выступлениях — устремлена к тому, чтобы сделать читателя и слушателя активным сопереживателем и союзником. Поэтому большинство эпизодов его рассказов и исследований внутренне конфликтны. Писатель увлекает читателя и слушателя противопоставлением характеров, ситуаций, показывая логику противоборствующих сил, и вместе со слушателем торжествует, когда верх одерживает разум и талант и оказываются посрамленными ханжество и…