Поэты - Пушкину. Поэтическая композиция

Поэты - Пушкину. Поэтическая композиция

Альбом: 1 пластинка
Размер: 12" (гигант)
Запись: гг.
Тип записи: стерео
Оборотов в мин.: 33
Состояние (диск/конверт): очень хорошее / очень хорошее
Производство: Россия
Фирма: Мелодия

1-я сторона
A. БЛОК. Пушкинскому дому
С. ЕСЕНИН. Пушкину
B. МАЯКОВСКИЙ. Юбилейное
А. АХМАТОВА. Смуглый отрок бродил по аллеям. Пушкин
Б. ПАСТЕРНАК. Тема с вариациями
О. МАНДЕЛЬШТАМ. Петербургские строфы

2-я сторона
Э. БАГРИЦКИЙ. О Пушкине
М. ЦВЕТАЕВА. Нет, бил барабан...
Д. САМОЙЛОВ. Пестель, поэт и Анна
П. АНТОКОЛЬСКИЙ. Баллада о чудном мгновении
Я. СМЕЛЯКОВ. Стихи, написанные в Псковской гостинице
Б. АХМАДУЛИНА. Свеча
Б. ОКУДЖАВА. Приезжая семья фотографируется у памятника Пушкину

МИХАИЛ КОЗАКОВ
Музыкальные заставки Д. Кривицкого
Звукорежиссер Ю. Стельник.
Редактор Е. Лозинская

Через несколько дней после гибели Пушкина — лермонтовское «На смерть поэта». Вскоре откликнется Тютчев: «Тебя, как первую любовь, России сердце не забудет...»
Затем — огромный, более полувека, перерыв: примечательных стихов о Пушкине не появляется; главные события «пушкинианы» — в прозе, публицистике (статьи Белинского, Герцена, речь Достоевского; Аполлон Григорьев восклицает: «Пушкин— это наше всё!»).
Вероятно, стихи о первом поэте, к первому поэту могли явиться либо в непосредственной близости к черному дню, либо уже на известной исторической дистанции... До 1870-х— 1880-х годов Пушкин мог бы прожить: в ту пору еще здравствовали некоторые его друзья. Опекушинский памятник в Москве (1880) будто отмерил некий предел, за которым вместо горьких слов:. Пушкину могло бы быть пятьдесят, шестьдесят, восемьдесят, — говорят: «Пушкину сто лет, сто пятьдесят, сто семьдесят пять».
В том самом году, когда бронзовый Пушкин поднялся у Тверской улицы в Москве, в то самое лето родился Александр Блок. Всего несколькими годами позже — Ахматова, Пастернак, Мандельштам, Цветаева, Маяковский, Багрицкий, Есенин, Антокольский... Одно поэтическое поколение, встретившее революцию неполных тридцати или сорока лет...
И вот траурное или робкое молчание поэтов о Пушкине прекращается: «Не твоя ли, Пушкин, радость?», «Смуглый отрок...», «Веселое имя Пушкин...»
Проходят годы. Подрастают поэты 1920-х — 30-х годов рождения, дети и даже внуки тому, блоковскому поколению: «И Пушкин вдруг подумал...», «На фоне Пушкина...»
Поэты очень разные, друг с другом далеко не во всем согласные, иные — дружившие, другие — не знавшиеся, одних уж нет, другие еще молоды...
Но вот находится артист, интеллигентный ценитель русского поэтического слова, который приглашает тринадцать мастеров сойтись, сесть рядом и поговорить о Пушкине...
Не слишком ли дерзко, рискованно: после блоковского тихого прощания — взвихриться по-есенински, от ахматовской музыкальности — к нарочитой разговорности Самойлова, ироничности Окуджавы? А уж сюжеты, «обстоятельства места, времени, действия» как разнообразны! Багрицкий «с Пушкиным под Перекопом»; Мандельштам — «над желтизной правительственных зданий» предреволюционного Петербурга; Ахмадулина, Смеляков — здесь, с нами, в конце XX, но с ним в первой трети XIX...
Артист Михаил Козаков ставит смелый эксперимент и делает открытие.
Не раз говорилось о трех типах «взаимоотношений» читателя с Пушкиным, да и вообще с любимым великим художником. Во-первых, когда некто (скажем, ученик начальной школы) знает о поэте то же самое, что и десятки его однокашников. Скажем, задано выучить «Буря мглою...», и все выучили, и нечем друг друга удивить: возник Пушкин «коллективный», но еще нет Пушкина своего. Вторая стадия, вероятно, необходимая для каждого культурного человека и достаточная большинству читателей и ценителей — мой Пушкин; любимые строфы, задушевные мысли... Наконец, третья стадия, счастливый удел немногих мастеров — работа «вместе с Пушкины м»; своеобразное сотворчество — с ним (и конечно с другими любимыми поэтами); работа может быть научной, поэтической, музыкальной, живописной, артистической, но успех ее выражается всегда в каком-то пушкинском открытии, автор же с этой минуты — пушкинист, в самом широком и, думаю, самом верно значении этого слова.
Первыми победами Михаила Козакова было чтение непосредственно пушкинских сочинений. Но вот — задача неимоверной трудности: пропустить свое восприятие Пушкина через поэтический мир многих талантливых мастеров...
Слушая чтение, невольно пытаешься угадать — кто более мил артисту, чей «пушкинизм» ему ближе? Конечно, у Михаила Козакова есть свои пристрастия, но, оказывается, их совсем не просто определить по формуле «что лучше читаю, то больше люблю»; порою даже — наоборот, потому что сильнейшим оружием артиста является его высокая объективность. Объективность достигается своеобразным синтезом двух манер чтения стихов — выдающийся литературовед Б. М. Эйхенбаум называл их «актерской» и «поэтической». Объективность, достигнутая глубиной, современностью мышления. В самом деле, Козаков как бы приглашает нас задуматься: вот так судили, чувствовали разные поэты, и наша цель ,не в том, чтобы их искусственно сблизить, уравнять (они ведь и так объединены — поэзией, любовью к Пушкину!), но в том, наоборот, чтобы каждое воззрение сохраняло .неповторимость, а мы могли бы взглянуть на Пушкина и по-блоковски, и по-цветаевски, и по-маяковски, а в сумме... А в сумме все равно не получится весь Пушкин, но получается увеличение любви и мысли...
Надо думать, сам Пушкин знал, предвидел свои будущие отношения с поэтами.
И славен буду я, доколь в подлунном мире Жив будет хоть один пиит...
Пиит, поэт, настоящий мастер не сможет пройти мимо великого предка — отзовется, поспорит, вспомянет, прославит.
Пушкинское время — все дальше. А тот, чьим именем названо время,—все ближе...
Н. Эйдельман