Сергей Лемешев и Леонид Утесов поют песни Никиты Богословского
Альбом: 1 пласт.
Размер: 12" (гигант)
Запись: 1940-1960 гг.
Тип записи: моно
Оборотов в мин.: 33
Состояние (диск/конверт): очень хорошее / отличное
Производство: Россия
Фирма: Мелодия
Сторона 1
Поет СЕРГЕЙ ЛЕМЕШЕВ
Письма в Москву (М. Тевелев) 2.25
Где ты, утро раннее! (А. Жаров) 3.00
Аленушка (А. Коваленков) 3.30
Звезда моих полей (Л. Давидович, В. Драгунский) 3.10
Березонька (Л. Давидович, B, Драгунский) 4.28
Помнишь, мама (Н. Доризо) 2.50'
C. Погребов, фортепиано (1)
Эстрадный оркестр п/у В. Кнушевицкого (2, 3) Оркестр народных инструментов Всесоюзного радио. Дирижер А. Алексеев (4) Эстрадный оркестр Всесоюзного радио Дирижеры: Н. Богословский (5), Ю. Силантьев (6)
Сторона 2
Поет ЛЕОНИД УТЕСОВ
Коса (Б. Ласкин) — 3.23
Второе сердце (Е. Долматовский) — 2.52
Солдатский вальс (В. Дыховичный) — 2.52
Окраина (Е. Долматовский) — 3.10
Днем и ночью (В. Дыховичный, М. Слободской) — 3.00
Тем, кто в море (Л. Ошанин) — 2.30
Песенка шофера (В. Бахнов, Я. Костюковский) — 2.12
Песня старого извозчика (Я. Родионов) — 3.00
Эдит и Леонид Утесовы (5)
Эстрадный оркестр п/у Л. Утесова (1 — 6, 8)
Эстрадный оркестр п/у В. Кнушевицкого (7)
В 1937 году я жил в Ленинграде и сочинял музыку очень сложную, в жанрах, весьма далеких от песенного. Но как-то, прочтя в газетах о проводившемся конкурсе на лучшую песню о пограничниках, решил попробовать свои силы в этом, неведомом для меня ранее жанре. Стихи я попросил написать моего друга, ленинградского писателя Матвея Тевелева. Для него обращение к песне тоже было делом новым,— не то что песен, но и стихов он, будучи прозаиком, никогда писать не пытался. Однако через несколько дней, весьма стесняясь своей «пробы пера», Тевелев принес мне стихи «Письмо в Москву». Я, совершенно не зная интонационной сферы набиравших тогда силу советских массовых песен, долго их играл и изучал и наконец, написав после долгих творческих мук «Письмо в Москву», послал песню на конкурс. Результат оказался плачевным — никакой премии, никаких поощрений. Слегка погоревав, я вообще забыл про это сочинение.
Каково же было мое удивление, когда чегрез год, будучи в Москве, я увидел афишу лемешевского концерта среди других вечеров декады советской музыки, где в программе значилось «Письмо в Москву», неисповедимыми путями попавшее в репертуар знаменитого певца. Я, набравшись храбрости, явился на концерт и в антракте пришел за кулисы, чтобы познакомиться лично. И сразу был очарован. Я не говорю уже про голос, о нем написаны сотни статей и до сих пор ходят бесчисленные легенды. Я был очарован лемешевским обаянием, простотой, природным артистизмом, дружелюбием. Артист просил меня написать что-нибудь специально для него, но судьба распорядилась так, что наша следующая творческая встреча произошла уже только через десять лет…
Сергей Яковлевич был в полном артистическом расцвете, был таким же очаровательным, а голос, звучавший в полную силу, продолжал покорять миллионы поклонников знаменитого певца. Моя новая песня, специально для него написанная,— «Где ты, утро раннее!» на стихи Александра Жарова, исполненная впервые Лемешевым на радио, приобрела в ту пору некоторую популярность, как я считаю, благодаря его великолепному исполнению. Кстати говоря, Сергею Яковлевичу я обязан некоторым в ней интонационным изменением, что явно пошло песне на пользу.
Также благодаря превосходному исполнению Лемешева, приобрела некоторую популярность написанная мною с поэтом Николаем Доризо песня «Помнишь, мама», поначалу мелодически несколько усложненная, но в процессов местной над ней работы с Сергеем Яковлевичем, благодаря его советам ставшая мелодически более ясной и простой.
Всего лишь шесть песен написаны мной для этого замечательного артиста. И я глубоко благодарён ему за то, что он спел их на высочайшем художественном уровне, именно так, как мечталось автору.
На одном из спектаклей петроградского (тогда еще не Ленинградского) ТЮЗа я познакомился со своей со своей соседкой, моей сверстницей — веселой и остроумной девочкой Дитой, которая с детской непосредственностью тут же пригласила меня на свой день рожденья.
Я тогда уже пытался сочинять музыку и в качестве подарка принес жалкий, с чудовищными ошибками записанный вальсок «Дита», названный так в честь виновницы торжества (к моему позору, этот опус был публично сыгран через полвека на юбилее Дитиного папы)…
В комнату быстрыми шагами вошел «дядя Лёдя», старый, на взгляд десятилетнего школьника, крепко сбитый, улыбающийся человек двадцати восьми лет. Я подошел к нему познакомился, а потом, забившись в угол, молчаливо восхищаясь, наблюдал за последующим чудом.
Перед глазами собравшихся в комнате детей появилась сотня «дядей Лёдь» («Лёдей»!) — один играл на скрипке, другой на рояле. Третий рассказывал веселый анекдот, четвертый показывал фокусы зачарованным ребятам. Такие же дяди Леди, и, казалось, все одновременно, играли на саксофоне (тогда это было еще в новинку), стояли на руках, радушно угощали детей и взрослых. Для меня же в комнате был только дядя Лёдя — один во многих перевоплощениях, начисто перещеголявший своими трансформациями даже самого господа бога (подумаешь, всего в трех лицах!).
Среди взрослых гостей было много известных артистов, писателей, музыкантов — с некоторыми из них мне впоследствии довелось дружить и работать,— возрастной разрыв, как известно, с годами уменьшается. Но в тот вечер для меня был только один он — смеющийся, прыгающий, поющий, играющий, рассказывающий. И, как я тогда узнал, был «дядя Лёдя» уже знаменитым артистом, хотя не пел еще в концертах ни «Марш веселых ребят», ни «Сердце», ни даже песенки «С одесского кичмана», за которую впоследствии хлебнул немало горя…
Вот так я и познакомился с Леонидом Осиповичем Утесовым. И знакомство это перешло во многие десятилетия дружбы и интереснейшей совместной работы. И я не знаю, кто бы мог еще так удивительно, так неповторимо исполнить ряд моих песен, успеху которых я обязан только ему одному. Некоторые из них вы услышите на этой пластинке.
НИКИТА БОГОСЛОВСКИЙ
