Знакомые нескольким поколениям читателей по самиздату сочинения религиозного писателя Сергея Иосифовича Фуделя (1900–1977), испытавшего многолетние гонения в годы советской власти, не остались лишь памятниками ушедшей самиздатской эпохи и переиздаются сегодня на разных языках в разных странах. Для многих встреча с книгами Фуделя стала поворотным событием в жизни, побудив к следованию за Христом.
В эту книгу вошли «Воспоминания», писавшиеся около двадцати лет (1956–1975 гг.) и «Воспоминания об о. Николае Голубцове» (около 1963 г.), в которых, как и в каждом из сочинений Фуделя, присутствуют все главные темы его творчества — размышления о присутствии Бога, познаваемом в людях и в живоносных словах, о следах святых на земле живых, о святой и непобедимой Церкви.
РЕЦЕНЗИИ
Андрей Мартынов
Свидетель двух миров
Священник между Серебряным веком и ГУЛАГом
НГ-Религии от 07.04.2010 г.
Личное воспоминание. Начало перестройки. Религиозные философы, самиздат и тамиздат все еще под запретом. Я, молодой парень, читаю «Воспоминания об отце Павле Флоренском» некоего Ф.И.Уделова. Небольшой переплетенный ксерокс с издания YMCA-Press. Ощущение прикосновения к какому-то неизведанному миру. Миру, наполненному религиозной свободой. И вместе с тем ощущение какой-то внутренней дисгармонии. Боли? Надломленности?
Ф.И.Уделов — это псевдоним Сергея Фуделя (1900–1977), человека, заставшего и религиозный ренессанс Серебряного века, и ГУЛАГ. Может быть, от этого и надломленность. Но все по порядку. Сначала Серебряный век.
Вот уже упомянутый Флоренский, с которым дружил отец Сергея священник Иосиф Фудель (кстати, еще одним его знакомым был писатель и критик Константин Леонтьев), а затем и сам мемуарист. «В непогоде тих» — подпись под одной из виньеток-эпиграфов книги Флоренского. Таким и остался он в моей памяти». Или краткая зарисовка другого священника — отца Сергия Булгакова: «Помню острые и умные статьи Булгакова, в частности, о Достоевском, о котором он говорил лучше всех, сам представляя собой точно сплав всех трех братьев Карамазовых. Но все-таки Алеши в нем было меньше, чем Ивана, и потому, в те годы во всяком случае, в нем было слишком много профессиональной публицистики. Сам себя он называл тогда Колей Касаткиным». Интересная характеристика и не менее интересная самохарактеристика. Ценно свидетельство Фуделя и о том, что Булгаков колебался, издавать ли тексты нижегородской журналистки Анны Шмидт, бывшей некогда корреспондентом Владимира Соловьева, искренне считавшей себя воплощением Софии Премудрости Божией. В итоге все-таки издал. Кажется, за свой счет.
Теперь ГУЛАГ.
Фудель одно время сидел в камере с известным религиозным философом, а затем и священником Валентином Свенцицким (связь с Серебряным веком). Он «еще недавно перед этим был в гуще интеллигенции, писал в газетах и журналах вместе с Мережковским и Гиппиус, а теперь носил черный подрясник и, хоть и женатый священник, монашеские четки. Это был человек большой и трудный… В нем чувствовалась тогда мощь духовного борца, находящегося в смертельной схватке «невидимой брани» и еще не достигшего покоя. Мира души как трофея победы в нем еще не чувствовалось, но самая борьба его, настолько реальная, что как бы уже видимая, была сама по себе учительна и заразительна для других. Он был именно устремлен ко Христу».
Фудель представляет разнообразные типы священнослужителей и просто верующих, попавших в ГУЛАГ. Вот один из них, вопрошающий мемуариста: «Вот я приеду в лагерь. Могу ли я покончить с собой?» А московский протоиерей Иоанн Крылов, напротив, занимался катехизаторством, крестил.
И еще один типаж. Епископ Ковровский Афанасий (Сахаров). «Для всех ссыльных священников владыка любил делать очень искусные иерейские кресты из картона и бумаги, золотой и серебряной, и священники, когда совершали богослужение, всегда их надевали. Был при этом случай, который смутил и огорчил владыку. Сделал он одному священнику «золотой» крест. Тот его с удовольствием принял, но тут же попросил написать ему удостоверение о том, что он «награжден золотым крестом». Оказалось, что он у себя в епархии имел только серебряный. Огорчила владыку, конечно, эта деловитость, да и собственная неосмотрительность».
Описывает Фудель и условия заключения. «Совершить службу стало уже как-то затруднительно: кругом были, так сказать, не Мити Карамазовы и даже не Смердяковы, а просвещенные потомки Чернышевского, вежливо, но чуть презрительно поглядывавшие на попов и совершенно не понимающие, почему они, собственно, оказались вместе под тюремной крышей». Отношение со стороны охраны — особое дело. Фудель вспоминал, как пытавшегося бежать заключенного прогнали сквозь строй, избивая шомполами. Прямо иллюстрация к новелле Толстого «После бала».
А самиздатовские воспоминания о Павле Флоренском я все же сохранил. Несмотря на возможность получить «родное» парижское издание или его отечественную перепечатку. Как свидетельство эпохи. В том числе и эпохи Сергея Фуделя.
Олег Мраморнов
Прозрачный монолог
Опубликовано в НГ-Религии от 15.05.2002 г.
<…> Фудель — замечательный повествователь, рассказчик, овладевший собственным голосом, стихийным напором языка. «Воспоминания», где многажды обрисованы известные деятели культуры, литературы и Церкви, сопоставлены их личные и общественные позиции (ведь мемуарист еще и исполняет общественный долг), с моей точки зрения, относятся к числу лучших страниц русской биографической прозы второй половины XX века. Поверх основательного мемуарного текста, могущего служить одним из самых достоверных источников по истории Русской Православной Церкви 20-х гг., проступает эмоционально изложенная история «русского мальчика» с широким спектром умственных, религиозных, культурных, художественных интересов, юность которого пришлась на революционное время, продолжилась тюрьмой (Фуделя подставили живоцерковники), этапами, ссылками в обществе теперь уже знаменитых, а тогда опальных и гонимых церковных деятелей. При чистоте и точности языка «Воспоминаниям» свойственна непринужденная гибкость повествования, безупречная правдивость и естественность тона, верность психологического рисунка.
Собственно, документально-фактическая ценность воспоминаний Фуделя сомнений не вызывает. Более того, она уникальна по целому ряду позиций: свидетельства о последних оптинских старцах; характеристика отца, его выдающейся пастырской и литературной деятельности, теплой дружбы с Павлом Флоренским; мастерски и очень лично исполненный портрет Сергея Дурылина в бытность его священником с размышлениями о возможных причинах отхода от священства; зарисовки с натуры образов митрополита Кирилла Казанского, епископа Афанасия (Сахарова), священника Валентина Свенцицкого, других ярких фигур Русской Церкви.
Издание: обложка.
Параметры: формат: , 208 стр.
