Моцарт В.А. - Рондо для фортепиано ля минор, KV 511

Моцарт В.А. - Рондо для фортепиано ля минор, KV 511

Альбом: 1 пластинка
Размер: 12" (гигант)
Запись: гг.
Тип записи: моно
Оборотов в мин.: 33
Состояние (диск/конверт): очень хорошее / очень хорошее
Производство: Россия
Фирма: Мелодия

Сторона 1
МАРИЯ ЮДИНА — 9.30
АРТУР ШНАБЕЛЬ — 9.28
ГЕНРИХ НЕЙГАУЗ — 8.40

Сторона 2
ИГНАЦЫ ЯН ПАДЕРЕВСКИЙ — 9.00
НАДЕЖДА ГОЛУБОВСКАЯ — 8.18
ВАНДА ЛАНДОВСКАЯ— 10.15

Записи 1965 (1), 1928 (2), 1950 (3), 1937 (4), 1967 (5), 1955, 1956 (6) годов

Редактор И. Слепнев
Оформление художника В. Иванова

На лицевой стороне конверта: Г. Робер. Архитектурный пейзаж с колоннами

Настоящее издание фирмы «Мелодия» необычно. Это первый опыт выпуска пластинки, представляющей одно произведение в разных интерпретациях. И ее появление весьма симптоматично и актуально,
Величайший исполнитель нашего века, канадский пианист Глен Гульд, как известно, рано прекративший концертировать и отдавший звукозаписи большую часть жизни, неоднократно высказывал мысль о том, что на современном этапе звукозапись и радио начинают играть новую роль в системе «композитор — интерпретатор — слушатель». По мнению Гульда, звукозапись более, чем концерт, должна явиться процессом именно «аналитического слушания музыки». Слушатель радио и грамзаписи испытывает большую готовность к новому в трактовке музыки, нежели слушатели концертного зала, уже «выработавшие определенные критерии»; у него появляется больше инициативы.
Данная пластинка и предполагает именно активное участие слушателя в изучении произведения, представленного шестью разными интерпретаторами — замечательными музыкантами недавнего прошлого. Думается, что исполнители способны раскрыть в сочинении очень многое, не лежащее в плоскости музыковедческого изучения, но сокрытое гораздо глубже и доступное именно исполнительскому видению. И чем самобытнее интерпретатор, тем интереснее его открытия. В этом (как и во многом другом) — огромная значимость исполнительского творчества, к сожалению, часто недооцениваемая. Может быть, потому и недостаточно серьезно изучаются исполнительские интерпретации.
Такому положению способствовала, в частности, позиция некоторых композиторов, которые не признавали за исполнителями права на собственное прочтение — во всяком случае, это право существенно ограничивали. Здесь яркими примерами являются Равель и Стравинский. Последний в одном из интервью как-то сказал: «Одни играют мои сочинения лучше, другие хуже. Я же играю их верно». Поистине, только творец имеет право так говорить о собственной интерпретации! Но постепенно все более зреет понимание возможностей исполнительства как важнейшего метода познания сочинения.
Слушатели настоящей пластинки убедятся в этом сами, знакомясь с различными интерпретациями Рондо ля минор, KV 511 В. А. Моцарта.
Рондо написано 11 марта 1787 года и относится к поздним моцартовским творениям. Это обстоятельство определило многие особенности произведения — импровизационность изложения, мелодику, украшенную богатой орнаментикой, гармонию («мерцающая светотень мажора — минора» — А. Эйнштейн), обилие хроматизмов, полифоническую насыщенность, наконец, особое лирико-романтическое настроение. Чувствуется, что произведение написано на стыке разных стилистических эпох — здесь ощущается и нечто домоцартовское (возможно, некоторое влияние сентиментализма Ф. Э. Баха), и уже прослеживаются пути в будущее (явная романтическая общность с Шопеном). Такой знаток Моцарта, как Альфред Эйнштейн, отмечал у композитора «талант импровизатора... при предельной контрастности мыслей и непринужденной смене лиризма и виртуозности». Именно эти особенности ярко проявились в Рондо ля минор. Эйнштейн высоко оценил «всю глубину чувства в этом сочинении, все совершенство стиля... величавую гармонически-полифоническую концепцию, гармоническую свободу», т. е. черты, которыми, по его убеждению, отмечены поздние сочинения композитора.
Говоря об импровизационности в изложении Рондо, следует указать на тонкое использование Моцартом ритмических вариантов и украшений, вводимых при повторах мелодических линий. Это вело как бы к видоизменению самого движения. Конечно, подлинной причиной орнаментирования при повторениях всегда была забота не столько о разнообразии, сколько об усилении выразительности.
Кстати, слушатель пластинки заметит, что указанный композитором темп Andante на самом деле не является таким уж медленным. Так в действительности и было у композиторов моцартовской эпохи. Лишь позднее, в XIX столетии этот темп стал трактоваться как более медленный.
В своих динамических указаниях Моцарт был обычно достаточно лаконичен и даже скуп (как и его предшественники). Здесь же, в Рондо (и вновь это признак позднего периода) динамические и артикуляционные указания на редкость тщательно выписаны композитором. Это может помочь исполнителям более точно понять авторские намерения.
Отмеченные выше отличительные особенности произведения — прежде всего его необычайная поэтичность — привлекают к нему многих исполнителей. И каждый делает более заметной ту стилистическую грань в разнообразной по внутренней стилистике пьесе, которая ему ближе. Одни исполнители, в силу свойств своей индивидуальности, подчеркивают в Рондо его классичность, другие — глубокую связь со старинной музыкой, с клавесинным искусством, третьи — более ярко выявляют в нем романтические черты, общность с Шопеном. Отнюдь не навязывая слушателю определенного восприятия, уместно высказать все же некоторые наблюдения.
Исполнение Н. Голубовской (1891 — 1975) представляется наиболее классически уравновешенным. Темп — довольно быстрый, «летящий», настроение почти безоблачное, с налетом меланхолии. Преобладает мелодический голос. Возникает ассоциация с «Песнями без слов» Мендельсона.
В игре А. Шнабеля (1882 — 1951) сочетаются классико-романтические тенденции. Исполнение очень искреннее, живой образ — страдающий, радующийся, печальный. Темп темы Рондо, может быть, самый идеальный — в нем мерность и покой. Действие драматургически выстроено — каждый эпизод вносит новое в общее драматическое развитие. Вся ткань насыщена гармонически и полифонически. В конце пьесы - трагическая безысходность. В итоге маленькая пьеска становится трагедией прожитой жизни.
Исполнению М. Юдиной (1899— 1970) свойственны наибольшая интеллектуально-психологическая заостренность, значительность, декламационность высказывания. Очень сдержанный темп. Так же, как у Шнабеля, исполнительский процесс увлекает логикой построения, охватом целого, разнообразием деталей. Однако у Шнабеля звуковое мышление — более романтическое, «фортепианное», у Юдиной — более оркестровое. Важная психологическая роль отведена гармонии, тональным отклонениям. Ощущается некое оперно-симфоническое действие.
В трактовке выдающейся клавесинистки В. Ландовской (1879 - 1959) заметно сочетание клавесинного и фортепианного мышления. Ее исполнению, как и юдинскому, свойственны декламационное начало, некоторая графичность, полифоническая рельефность линий. Оба исполнения неожиданно обнаруживают внутреннюю связь этой музыки со стилем барокко.
Трактовка Г. Нейгауза (1888— 1964) заметно отличается от двух предыдущих. В ней наиболее явно обнаруживается родство Моцарта с Шопеном. Это исполнение лирично, временами романтически-порывисто, но без особого драматизма. Темп довольно подвижный, во всем — упоенность мелодико-гармонической стихией; пластичная лепка фразы. Конец пьесы по решению напоминает Шнабеля. Есть сходство и в их пианизме.
И, наконец, удивительное по звуковому колориту — хрупкое, трепетно-романтическое исполнение И. Падеревского (1866 - 1941), которое не только заставляет вспомнить о поэтичности шопеновских миниатюр, но вызывает гораздо более отдаленные ассоциации с тонкостью и изяществом музыки великого французского клавесиниста Ф. Куперена — «Шопена XVIII в.», по выражению В. Ландовской. В исполнении Падеревского завораживают магия звуковых красок, ощущение гармонического благоухания и свежести, тончайшая педализация, импровизационность и вместе с тем стилистическая изысканность. Несомненно, это исполнение ближе к нейгаузовскому, нежели ко всем остальным.
Итак, само произведение дало каждому музыканту возможность достаточно полного раскрытия своего исполнительского credo, своей индивидуальности. Звучащие здесь трактовки свидетельствуют о разных подходах к прочтению смысла сочинения, его форме и стилю. Порой психологическая заостренность, углубленная экспрессия, конфликтность, возможно вносят некоторую дисгармонию в установившиеся воззрения на «совершенный моцартовский стиль». Но как они обогащают наши представления о данном сочинении, приближая его к нам, помогая увидеть в нем ранее незамеченные стилистические связи, освещая по-новому его содержание!
С одной стороны, все это подтверждает безграничность возможностей исполнительства как средства познания музыки, с другой —- убеждает нас в том, что истинно гениальная музыка содержит в себе неизмеримо больше, чем может вместить любая отдельная интерпретация. Причина вечной жизни шедевров музыкального искусства — именно в их неисчерпаемости, в неувядающем стимуле для исполнительского творчества.
Таким образом, различные трактовки при сопоставлении как бы дополняют друг друга, создавая более многогранный и богатый образ сочинения. Именно эту цель и преследует настоящее издание.
ВЛАДИМИР ТРОПП